"Первый бурятский ученый" — так прозвали Доржи Банзарова его современники, изучая его научные работы. Как отмечают историки, поражает широта его взглядов, которые затрагивают языкознание, филологию, лингвистику, археологию, этнографию и историю, как область знания. Он создал прецедент, когда человек казачьего сословия из числа "инородцев" окончил университет и стал ученым с мировым именем, а его дальнейшая судьба решалась на высшем государственном уровне в Петербурге. Последний период своей жизни он прожил в Иркутске, где занимал должность чиновника "особых" поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири Н.Н. Муравьеве-Амурском. К сожалению, ученый прожил недолгую жизнь — всего 33 года, но достаточно яркую, чтобы о ней рассказать в новом материале ИА IrkutskMedia.
Доржи Банзаров родился в 1822 году в урочище Нижний Ичетуй, в семье бурятских пограничных казаков. Его отец Банзар Борхонов — отставной урядник-пятидесятник (офицер) Ашебагатского казачьего полка, был приписан и нес службу в Атамано-Николаевской (Харацайской) станице, входил в 1-е Военное отделение Забайкальского казачьего войска. Центр отдела находился в Троицкосавске (ныне Кяхта). Кроме Доржи в семье было еще четыре сына.
В возрасте 9 лет Доржи пошел учиться в церковно-приходскую школу (трехклассное училище), которую окончил всего за один год вместо трех. В 1833 году образование продолжил в Троицкосавской войсковой русско-монгольской школе. Этим, по всей вероятности, и окончилось бы его образование, если бы следующий счастливый случай не дал ему возможность продолжить учебу и блистательно ее окончить.
В 1834 году было обращено особое внимание на подготовку специалистов восточных языков в Первой Казанской гимназии. Цель которых была подготовка переводчиков для службы в пограничных с Азией миссиях и заставах. В 1835 году по ходатайству тайши Селенгинской степной думы Д. Банзаров в числе четырех бурятских мальчиков был направлен на учебу в Казань.
Прибыв в Казань вместе со своими земляками, они были поставлены на казенное довольствие. Оторванные от родного дома и всего близкого, не в силах освоиться с новым образом жизни и непривычным климатом, сверстники Доржи зачахли на чужбине. По этому поводу российский синолог В.П. Васильев писал:
"Я уже второй год учился в казанском университете монгольскому языку, когда зимой 1834 года привезли из Забайкалья четырех бурятских мальчиков в первую гимназию. С ними приехал в качестве преподавателя монгольского языка лама Никитуев, поэтому меня вместе с другими учениками перевели жить в гимназию для практики монгольского языка. <…> Один скоро умер, другой, более симпатичный (Цокто) и не уступавший Доржи в учение, тоже не выдержал; остались Будаев и Банзаров. Первый смотрелся дикарем и уже после моего отъезда, он был отдан в солдаты за дело с инспектором гимназии Скорняковым. Доржи Банзаров учился отлично, наряду с лучшими учениками из русских".
В период учебы в гимназии Доржи Банзаров кроме родного и русского языка в совершенстве овладел монгольским, маньчжурским, французским, калмыцким, тибетским и немецким, хорошо разбирался в латинском, тюркском и английском. Выдающиеся способности Банзарова скоро обратили на себя внимание учителей, и после 6 лет обучения он с отличием окончил полный гимназический курс и поступил в 1842 году в Казанский университет.
О поступлении юного монгола-буддиста студентом в университет, как о "выдающемся" явлении граф Сергей Семенович Уваров довел сведения до императора Николая I, тогда отец Доржи Банзарова за успехи своего сына совершенно неожиданно был удостоен Высочайшего внимания. Высочайшим повелением отставному пятидесятнику Банзару Борхонову из казны было выделено 142 рубля серебром "в поощрение похвальных усилий к образованию сына его — Доржи Банзарова".
В отчете министерства Народного просвещения — это событие было запечатлено следующими словами: "Принятый в 1835 году в первую Казанскую гимназию на казенное содержание, из "забайкалских бурят", Доржи Банзаров, окончил в сем (этом) заведении курс учения с отличием и пожеланию поступил для дальнейшего образования в университет. Я имел счастье доводить до Высочайшего сведения о сем (этом) первом еще у нас явление, свидетельствующем, что основательное просвещение может быть принадлежностью и полудиких сыновей степей монгольских. Ваше Императорское Величество, благосклонно приняв представление мое, изволили удостоить "Всемилостившего внимания отца студента Банзарова, и столь лестное поощрение, без сомнения, будет иметь благотворное влияние на его соплеменников".
В 1842 году совет гимназии за отличные успехи в учебе наградил Банзарова золотой медалью. После окончания гимназии, в том же 1842 году, Банзаров поступил на восточное отделение философского факультета Казанского университета. Здесь в течение пяти лет он формировался как ученый. Написал для своих соплеменников "Всеобщую географию" и "Грамматику монгольского языка", перевел с французского на монгольский "Странствования китайского буддиста IV в. по имени Фа-сян", а с маньчжурского — "Путешествие Тулишеня Аюб хану". Первые публикации молодого ориенталиста были восторженно встречены в кругах востоковедов. Его статья "Белый месяц. Празднование Нового года у монголов" была опубликована в "Казанских губернских ведомостях".
Белый месяц. Фото: Из открытых источников
Университет Банзаров закончил с кандидатским дипломом и был назначен преподавателем всеобщей истории в одной из казанских гимназий. Диссертация, написанная им в 1846 году на получение ученой степени кандидата, обратила на себя большое внимание и вызвала в российском научном сообществе огромное поле для дискуссии. Огромное значение имел и возраст ученого, по научным и человеческим меркам он был еще очень молод (24 года), но при этом только что оставивший университетскую скамью он уже показал зрелый и трезвый философский взгляд на вещи.
Диссертация называлась "Черная вера или шаманство у монголов". Написанная в 1846 году работа до сих пор представляет одно из лучших сочинений о сибирском шаманстве.
Газета Восточное обозрение. Фото: Из открытых источников
Главное положение статьи Д. Банзарова заключалось в том, что шаманство возникло самостоятельно, а не произошло от буддизма или зороастризма. Казалось бы, что для современного человека это очевидные и известные вещи, но до выхода этой работы ученые XIX века считали шаманизм придатком мировых религий.
Банзаров не пытался доказать своего мнения опровержением мнений тех ученых, которые в шаманстве видели отголоски более сложных религиозных систем Азии, он ограничился только тем, что обратился к здравому смыслу читателя: "зачем искать влияние китайских, индийских или иранских (религиозных учений), когда дело может быть объяснено проще, самодеятельностью монгольского народа?". Долгое время никто не пытался доказывать подобное после диссертации Банзарова, его мнение будет единственным на протяжение нескольких десятилетий.
После окончания университета в 1847 году Доржи Банзаров отправился в Санкт-Петербург, чтобы хлопотать освобождение из казачьего сословия. Дело в том, что по казачьему положению, он обязан был вернуться в Забайкалье и отслужить 25 лет в армии, что для столь значимого ученого грозило прозябанием. Успешное начало ученой карьеры давало право надеяться на исключение из казачьего сословия.
По приезде в Петербург он был представлен императору Николаю Павловичу (Николай I), но так как исключение Банзарова из казаков было первым и прецедентным, Сенат затруднялся этого сделать, хотя и соглашался освободить его от 25 летней службы. Решение дела было перенесено в Государственный Совет.
Ожидание этого решения вынудило его задержаться в Петербурге (с конца 1847 по июнь 1848 года). Пребывание в столице оказало самое положительное влияние на его личность. К этому времени Банзаров от монгольского и бурятского имел только внешний вид, поскольку повадками, манерой говорить и изъясняться на европейских языках он превосходил многих жителей аристократического Петербурга. В столице он достаточно быстро был введен в круг общения ориенталистов (ученых-востоковедов), со многими из которых он был знаком еще с Казани.
Благодаря протекции востоковеда Павел Степанович Савельева он был приглашен на работу в Азиатский музей Российской Академии наук с целью составления каталога маньчжурских книг и рукописей. Рабочий день Доржи Банзарова начинался в библиотеке или Азиатском музее Академии наук, затем он шел обедать куда-нибудь в гостиницу, а после обеда уходил домой, где с трубкой во рту обрабатывал сделанные им выписки. Всего им было рассмотрено более ста сочинений и рукописей.
Вскоре благодаря своему общительному характеру он перезнакомился со всеми столичными востоковедами, в беседах и спорах, с которыми он мог обмениваться мыслями и заработал авторитет среди людей его специальности. Как выражался Павел Савельев Доржи Банзаров сделался "львом" общества ориенталистов. В то время главный спор среди российских востоковедов развернулся вокруг письма, написанного на серебряной дощечке (пай-цзы) найденной в Сибири. Востоковед Григорьев говорил, что это особое тангутское письмо, академик Шмидт (немец по происхождению) говорил о "квадратном" письме.
Доржи Банзаров примкнул к мнению Василия Васильевича Григорьева, кроме того к восторгу "русской партии" (недовольной немецким засильем в академии наук) Банзаров нашел И.Я. Шмидта не правым и в переводе надписи сделанной протопопом Аввакумом.
Дело Банзарова в государственном совете было решено в положительном для него смысле — он был уволен из казачьего сословия и определен чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири, но требовалось утверждение царя, что могло случится не раньше, чем через четыре месяца.
Поэтому Доржи Банзаров решил ехать в Казань, где проходил подготовку к службе и дожидался утверждения царя. Археологическое общество, узнав об отъезде Банзарова и желая, чтобы пребывание ученого-монгола в Сибири послужило на пользу науки, а также чтобы облегчить ему изучение отдаленных мест еще никем не исследованных, назначило его как своего корреспондента. Для общества им были написаны статьи о пай-цзы, еще одна о монгольских названиях некоторых древних русских вооружений, он также дал несколько заметок изданной Ильей Николаевичем Березиным татарской летописи "Шейбани-нами", где добавил комментарий по поводу происхождения имен Монгол, Уйгур и Ойрат, о имени Чингис-хан и о легендарной местности Эргэнэ-хонь, из которой вышел монгольский народ.
В апреле 1850 года он приступил к службе в Иркутске, связанной с ревизиями, проверками и расследованием злоупотреблений бурятских старост, что было связано с их постоянными и длительными поездками. Безусловно, эта работа была мучительной для него и с физической, и с психологической точек зрения. Длительные командировки в удаленные места отнимали много сил, денег и нервов. Сам он писал в 1852 году И.Н. Березину: "…на руках у меня бывали такие дела, от которых другие толстеют; я же от них худею, потому что ездить по уездам всегда стоит мне дороже, чем жить в Иркутске… Я долго прожил между бурятами, производил следствия строго, одним словом, дела вел не политично; меня на десять дней посадили на гауптвахту, но все-таки ничего со мною нельзя было сделать. Я остался на месте, и теперь с губернатором в таких же отношениях, как и прежде. Но всего того, что было насказано на меня теми, которым нравится мое место, не хочу описывать, потому что для описаний всегда найдутся сюжеты более благородные, нежели эти вещи".
В Иркутске он снимал комнату в доме казачьего урядника Бутакова, недалеко от улицы Большая (Карла Маркса), к сожалению дом Бутакова сгорел во время иркутского пожара 1879 года и на его месте был выстроен другой дом.
Относительно денежного довольствия сам Доржи Банзаров замечал: "Получать в Иркутске 2000 рублей жалованья то же, что получать в Казани только 300 рублей серебром. Такова здесь дороговизна во всем!".
Чиновничья служба Д. Банзарова, ставшего в 1853 году титулярным советником (гражданский чин IX класса), была не по его мягкому характеру и ослабленному здоровью, она была далека от его профессиональной подготовки. Среди исследователей его биографии бытовало мнение, что в Иркутске ученый забросил заниматься наукой. За все время пребывание в Иркутске он всего два раза посетил заседание Сибирского отдела Императорского русского географического общества.
Заветной его мечтой было принять участие в XIII Русской духовной (православной) миссии в Пекине, где он планировал начать изучать китайский язык и историю Китая. Миссию возглавлял Архимандрид Палладий. По одной из версий, из-за отказа принять христианство этой мечте Доржи не суждено было сбыться. До конца своей жизни он оставался буддистом.
О последних годах и днях жизни Доржи Банзарова в своем письме П.С. Савельеву поведал Илларион Сергеевич Сельский — правитель дел Сибирского отдела Императорского русского географического общества. Автор письма указывает на то, что Д. Банзаров после долгого пребывания на родине в 1850 году (около года) изменился в своем поведение, стал избегать светских встреч и посещения различных мероприятий, меньше стал уделять внимания науке:
"После нескольких лет, проведенных им в Казани и Петербурге в сухих ученых занятиях, вдруг он возвращается к своим вожделенным табунщикам, и там родная кровь, чудесная весна Боргоской степи, краснощекие землячки, и наконец тарасун, вдруг сближает его с непременными условиями жизни степного монгола, и с той же минуты Банзаров весь принадлежал своим. Целый год он провел на родине".
Внезапная смерть Доржи Банзарова в возрасте 33 лет оставила множество различных предположений, вплоть до отравления и других легенд. И.С. Сельский стал одним из первых, кто узнал о смерти Банзарова, объяснив ее следующим образом:
"Именно я, в последний назначенный им срок, пришел к нему за статьей о Чингисхане, и нашел его уже бездыханного, и ламу, читающего над ним молитвы! Болезнь его была кратковременна: он обрадовался приезду Бандиды-Хамбы-Ламы, в обществе его наелся жирной свинины и пил много вина, потом поехал Хамбу провожать, простудил желудок, и умер внезапно".
Умер он в 1855 году и был похоронен на Иерусалимском кладбище города Иркутска.
Вопреки сложившемуся мнению в дореволюционной литературе, о том, что в Иркутске Доржи Банзаров не занимался наукой профессор Буянто Сайнцакович Санжиев высказывает 9 положений, которые он выделил в качестве опровержения данного представления:
1) ученый внес много исправлений монгольских названий на географических картах: жилых мест, гор, рек, озер, но не успел завершить начатое дело;
2) отлично пояснил на карте пункты китайской границы в соответствии с российскими и маньчжурскими данными;
3) совершал поездки в Тункинский край для исследования происхождения сойотов и их соседей урянхайцев (тувинцев);
4) занимался изучением древних надписей Мангутской пещеры;
5) открыл место рождения Чингисхана в пределах России — недалеко от Большого острова (Ехе Арал) по р. Онон — Делюн — Болдок, на правом берегу реки, в семи верстах выше ее течения и трех верстах от Кочуевского караула;
6) изучал историю перехода различных монгольских племен через границы в сторону Байкала;
7) на полях многих книг сделал многочисленные исправления и переводы к монгольским текстам и переводам с них академика Шмидта, особенно много исправлений сделано к переводу летописи Санан Сэцэна;
8) завершил исследование "Объяснения монгольской надписи на памятнике князя Исунке, племянника Чингисхана", начатое в Петербурге;
9) перевел с монгольского "Путешествие Зая-хамбы в Тибет".
Вопрос о создании памятника Доржи Банзарову обсуждался еще в 1906 году. Тогда при отделе Географического общества был образован специальный фонд на сооружение в Иркутске памятника бурятскому ученому. На счет в небольших суммах поступали деньги от простого народа. Так, в феврале 1909 года Цыбденов передал отделу деньги в сумме 525 рублей, собранные среди ламаистов-прихожан Кыренского дацана. Деньги предназначались частью для организации в музее Географического общества раздела экспозиции предметов буддийского культа, частью на сооружение памятника Доржи Банзарову. К 1916 году на счету фонда для памятника Банзарову набралось денег в сумме 700 рублей.
Поэтому в январе 1916 года отдел Географического общества решил возобновить вопрос о сооружении памятника. Но революционные события 1917 года помешали решению этого вопроса. В 2020 году на территории историко-мемориального комплекса "Иерусалимская гора" был установлен памятный знак Доржи Банзарову — первому бурятскому ученому.
Мемориальная табличка. Фото: Из открытых источников
