На рубеже XIX–XX веков за пределами центральной России в массовом сознании установился взгляд на Сибирь как регион, населенный преимущественно ссыльными и каторжными людьми, и собственно колонизованный их же усилиями. В то же время в 1870-е годы доля ссыльного люда от общего ее населения не составляла больше 10%. О том, почему же начал складываться этот стереотип, как начиналась ссылка и каторга, и какую роль она играла в освоение Сибири — в материале ИА IrkutskMedia.
Хорошо известно, что одной из особенностей формирования российского государства следует считать постоянный рост его территории за счет присоединения новых земель. Этот процесс, начатый объединением княжеств вокруг Москвы, особое развитие получил в конце XVI века после присоединения огромнейшего сибирского региона, в несколько раз превосходившего территорию самого Московского царства. В отличие от земель центра страны, территория за Уральским Камнем была слабо населена русскими людьми, а коренные народы были малочисленные и не могли самостоятельно противостоять вполне возможной внешней экспансии.
Проблема заселения и охраны новых границ на востоке страны стояла невероятно остро. При хронической нехватке крестьянского и служилого населения решить эту задачу тогда — в начале XVII века, можно было, вероятно, только с помощью принудительной колонизации.
Поэтому сибирская ссылка с момента своего возникновения выполняла две разнородных задачи: с одной стороны, использовалась как карательная мера для наказания и изоляции преступного элемента, высылаемого из центра страны, с другой — выступала в качестве штрафной колонизации обширного региона.
В истории сибирской ссылки, богатой интереснейшими событиями, датами и героями, выделяют два периода: московский и петербургский.
Ссылка московского периода была начата сразу же после похода Ермака. Освоение огромной территории шло с запада на восток по сибирским рекам: Оби, Туре, Тоболу, Кети, Енисею, Лене. Именно на этом пути сложились основные земледельческие районы Сибири: Верхотурско-Тобольский, Томско-Кузнецкий, Енисейский, Ленский. В этих же районах наблюдалась и наибольшая концентрация "ссыльного элемента".
В московский период сибирская ссылка не имела хорошо организованной системы. Пересыльных тюрем не было, да и понятий "этапа", "этапного пути", "конвоя" также не существовало.
Ссыльные отправлялись в Сибирь по мере их накопления. Сопровождали арестантов так называемые "посыльщики" — казаки, служилые люди, следующие в Сибирь по своим делам и зачастую ничего общего с этапированием арестантов не имевшие.
В этом случае обязанности конвоирования такие служилые выполняли попутно, наряду с решением собственных задач. При этом у ссыльных отсутствовали какие-либо сопроводительные документы, из которых можно было бы узнать, откуда они, за что и на какой срок наказаны.
Арестанты, сбитые в Москве в одну партию п доверенные конвойному офицеру с командою, выходили в назначенный день из пересыльного тюремного замка. Очутившись за тюремными воротами на улице, арестантская партия на долгое время оставалась на виду народа в уличной толпе. Жители Москвы прекрасно знали о горькой участи арестантов и долгой дороге в несколько тысяч верст, которую им предстоит проделать возможно не один год, и старались поддержать. Шли арестанты в кандалах в дождь, по грязи, зимой в холода, для многих каторга была равносильна значению ада.
Долгая задержка этапируемых в Москве имела одну простую цель — сбор милостыни. На питание арестантов денег из казны не выделялось вплоть до 1822 года. Вместо этого им разрешалось питаться за собственный счет или просить милостыню. Однако во время долгого пути по Сибири зачастую приходилось идти по совершенно безлюдным местам, и тогда этапируемые голодали и умирали.
Вот как, к примеру, описывает П. Н. Буцинский доставку ссыльных из центра Московского государства в Сибирь в 1640-е годы:
"Редко проходили большие партии ссыльных без того, чтобы они не разграбили несколько селений; жалобы на грабежи и разбои ссыльных были довольно часты, а иногда и сами провожатые принимали в этом участие".
Очень важно было собрать как можно больше денег в крупных городах европейской России. Начиная с Москвы колодники мучительно-медленным шагом шли по самым оживленным улицам, волочя пятифунтовые цепи, запевали артельную песню. Все это было ради сбора подаяния, чтобы мольба была общею и сильнее била сердобольные сердца слушателей. Сумма пожертвований зависела от торгового дня, количества людей на улице и погодных условий. Деньги давали на Бутырках, в богатом купеческом Замоскворечье, на торговой Таганке и в извозчичьей Рогожской.
Известно, что протопоп Аввакум — один из первых ссыльных, противник реформы Патриарха Никона при отъезде получил помощь от самого царя Федора в 10 рублей и столько же от царицы, значительные суммы пожертвовали и придворные государя. В дороге по Сибири протопоп Аввакум с семьей получал помощь от местных воевод. На Байкале незнакомые встречные русские люди наделили пищей и в придачу отдали 40 свежи-наловленных осетров.
В середине XVII века Царь Федор Михайлович Романов узаконил выпускать из тюрем сидельцев по два человека на день для сбора подаяний. На этом праве колодники (ссыльные и каторжники) основывали свои челобитные на имена последующих царей, когда встречали притеснения со стороны конвоиров.
Значительное количество подобных челобитных было обращено к царю Петру I, после запрета отпускать ссыльных и каторжан на сбор милостыни. После массовых донесений о гибели заключенных и ссыльных от голоду и цинги в тюрьмах, он признал, что меры были резки и в 1711 году постановил отпускать по два человека для сбора милостыни.
Офицеры, руководившие конвоированием колодников, получали свою долю с собранной милостыни и поэтому продолжали водить заключенных по оживленным улицам Москвы и в последующие периоды.
Только в XVIII веке сложились первые устойчивые маршруты этапирования. Ссылаемые в Сибирь арестанты за зиму свозились в Самару или Калугу. Здесь они дожидались летнего времени и затем отправлялись за Урал. По Оке и Волге до Казани, от Казани по реке Кама до Перми, далее пешком через горы Урала до Верхотурского острога, затем по сибирским рекам до Тобольска и через Томск до Иркутска и Нерчинска.
В XVII веке до места назначения — в Сибирь — доходили далеко не все отправленные в ссылку. И дело здесь даже не в побегах и высокой смертности, а в том, что сибирским воеводам зачастую не указывалось, каким образом и где следует использовать ссылаемых, а потому колодников могли оставить по дороге для применения на сезонных работах или отдать "в услужение" местным чиновникам.
До правления Петра I преступники ссылались в Сибирь "в службу", "в посад" и "на пашню".
Отсутствие основного деления населения на бояр (дворян) и крепостных, лично несвободных крестьян, повлекло и к тому, что в Сибири не было сословной замкнутости и резкой разобщённости групп населения. Основное положение в обществе определялось не принадлежностью к сословию, а родом занятий.
Переход из одной общественной группы в другую совершался в середине XVII века сравнительно просто и был обыденным явлением. Здесь гулящий человек, каким был Ерофей Павлович Хабаров, возвышался подчас до положения сына боярского, а дети его превращались в пашенных крестьян, в хлебных оброчников, даже в беглых, но могли остаться и служилыми людьми, всегда, впрочем, теряя звание отца.
"Сосланные в службу приверстывались в дети боярские, в казаки конные или пешие и подчинялись общему ее порядку, установленному для прочих служилых людей с немногими ограничениями", — говорится в монография А.Иванова "Уголовная ссылка и заселение Прибайкалья в XVII-XVIII вв".
Такой люд не мог по своему желанию вернуться в Москву и свободно перемещаться по Сибири. Попадавшие в "посад" приписывались в посадские тяглые люди в назначенном им городе. Положение таких ссыльных не отличалось от прав и обязанностей прочих посадских людей, с учетом ограничения в передвижении.
И все-таки ссылка в Сибирь "за вины" была не столь велика, а значит, не могла решить проблемы колонизации огромного края. Тогда московское правительство стало применять "ссылку по прибору".
Смысл заключался в том, что государство из хорошо обжитых сельскохозяйственных районов центра страны "прибирало" и насильно отправляло за Уральский камень целые деревни черносошных и дворцовых крестьян, перемещая их на новые, еще не заселенные места "навечно". При этом среди таких ссыльных велика была доля семейных, которые, в отличие от холостых, приживались на новом месте значительно легче.
Однако и в этом деле имелось множество проблем, связанных в первую очередь с контингентом "прибранных" крестьян, среди которых также были свои нерадивые, не стремившиеся пустить в Сибири прочные корни.
Вот цитата из донесения илимского воеводы И. Зубова, обвинявшего в 1672 году часть ссыльных в праздности:
"И твоя, великого государя, ссуда денежная и хлебная, и лошади, и пашенные заводы: ральники, и косы, и серпы, и топоры всякие теряются. Покидая твою, великого государя, десятинную пашню, сбегают, неведомо куда и ссуду, и подмогу уносят".
Большинство же ссыльных верстались "в пашню". Этот вид ссылки имел исключительное значение для освоения "новых землиц": отсутствие своего хлеба сдерживало колонизацию края, делало положение гарнизонов неустойчивым, зависимым от далекого центра. Часть урожая пашенный ссыльный был обязан сдавать государству, часть — оставлял себе "на прокорм". Московское правительство предписывало заботиться о пашенных ссыльных, отводить им лучшие земли, выдавать "подмогу" на "обзаводство" скотом и сельскохозяйственным инвентарем.
